ВИТГЕНШТЕЙН, ЛЮДВИГ ЙОЗЕФ ИОГАНН (Wittgenstein, Ludwig Josef Johann) (1889 1951), австрийский философ, один из наиболее влиятельных мыслителей 20 в. Витгенштейн родился в Вене 26 апреля 1889. После нескольких лет учебы в Берлине стажировался в… … Энциклопедия Кольера
Витгенштейн Людвиг - (Wittgenstein) (1889 1951), австрийский философ и логик, представитель аналитической философии. С 1929 в Великобритании. Выдвинул программу построения искусственного «идеального» языка, прообраз которого язык математической логики. Философию… … Энциклопедический словарь
Витгенштейн Людвиг - Людвиг Витгенштейн Дата и место рождения: 26 апреля 1889 Вена, Австро Венгрия Дата и место смерти: 29 апреля … Википедия
Витгенштейн Людвиг - Витгенштейн (Wittgenstein) Людвиг (26.4.1889, Вена, ‒ 29.4.1951, Кембридж), австрийский философ и логик, представитель аналитической философии. С 1929 жил в Англии, профессор Кембриджского университета (1939‒47). В первом периоде своей… … Большая советская энциклопедия
Витгенштейн, Людвиг - ВИТГЕНШТЕЙН (Wittgenstein) Людвиг (1889 1951), австрийский философ и логик, один из основателей аналитической философии. С 1929 в Великобритании. Друг и ученик Б. Рассела. Основные труды (“Логико философский трактат”, 1921; “Философские… … Иллюстрированный энциклопедический словарь
Витгенштейн Людвиг - Жизнь Людвиг Витгенштейн родился в Вене в 1889 г. Его отец Карл Витгенштейн был среди основателей сталелитейной промышленности империи Габсбургов. В 1906 г. он отправил сына учиться в Англию. Закончив техническую школу, Людвиг стал студентом… … Западная философия от истоков до наших дней
Витгенштейн Людвиг - (18891951) наиболее яркий представитель философии лингвистического анализа. Его можно считать выдающимся философом XX в. Витгенштейн родился в Вене и был самым младшим из восьми детей. Его четыре брата и три сестры также были талантливыми, в… … Великие философы: учебный словарь-справочник
ВИТГЕНШТЕЙН Людвиг - (WITTGENSTEIN, Ludwig) (1889 1951) Философ, родился в Австрии; большая часть его творчества была связана с британским периодом жизни. Витгенштейн оказал значительное влияние на некоторые области социологии и прежде всего этнометодологию. Наиболее … Социологический словарь
Витгенштейн, Людвиг - (26.04.1889 (Вена) – 29.04.1951 (Вена, Кембридж) Австрийский философ и логик, представитель аналитической философии. В Логико философском трактате (1921) выдвинул программу построения искусственного логически совершенного, идеального языка,… … Словарь лингвистических терминов Т.В. Жеребило
ВИТГЕНШТЕЙН ЛЮДВИГ - (Wittgenstein, Ludwig) (1889 1951) австрийский философ, оказавший огромное влияние на современную философию и на некоторые области социологии. Необычен среди философов тем, что внес свой главный вклад в два расходящихся крупных движения в рамках… … Большой толковый социологический словарь
Книги
- Людвиг Витгенштейн. Философские работы. Часть 1 , Людвиг Витгенштейн. Вниманию читателей предлагается первое в России собрание важнейших трудов Л. Витгенштейна (1889 - 1951), одного из наиболее оригинальных и глубоких мыслителей прошлоговека. Перевод с… Купить за 930 руб
- Философские исследования , Витгенштейн Людвиг. Людвиг Витгенштейн - британский философ австрийского происхождения, один из самых оригинальных мыслителей европейской философии ХХ века, создатель теории построения искусственного…
Крупнейший философ нашего времени Людвиг Витгенштейн парадоксален и харизматичен. Удивительно, но этот человек, напряженно переживавший собственную отрешенность от современников, всегда считавший, что его идеи неправильно поняты и извращены, во многом способствовал формированию принципов современного мышления. Философия до него строила теории мироздания с древности. Витгенштейн же был одним из тех мыслителей, под влиянием которых эта наука стала по преимуществу философией языка: она исследует, что и как мы можем сказать о мире. В глазах большинства людей философия выглядит самым отвлеченным делом, которое только можно придумать. В действительности работа с основами нашего мышления всегда имеет огромные последствия, она предопределяет судьбу культуры. Витгенштейн походил на философов Древней Греции тем, что осмеливался жить как философ. В наше время человек, для которого философия не профессия, не развлечение ума, не средство для чего бы то ни было, а естественная форма жизни, поражает воображение.
Шезлонг в атмосфере Кембриджа
Оксфордский профессор Джон Мэббот, никогда до того не видевший Людвига Витгенштейна, столкнулся с ним в холле одной философской конференции. Витгенштейн выглядел по своему обыкновению. Положенных профессору философии шляпы и галстука он в жизни не носил. Решив, что незнакомец в шортах и с рюкзаком ошибся дверью, Мэббот заметил:
Боюсь, здесь собираются философы.
Я боюсь того же самого, ответил Витгенштейн. Мысль о философии как профессии была Витгенштейну отвратительна. По его словам, лучше читать детективы, нежели кембриджский философский журнал «Mind». Сам он, разумеется, так и поступал. Однажды друг Витгенштейна Морис О"Кон Друри рассказал ему о своем приятеле, который отказался защищать диссертацию, поскольку понял, что не сделает в философии ничего оригинального. Витгенштейн объявил, что за это приятелю Друри и следовало присудить степень доктора философии. В другой раз Людвиг написал так: «Начало подлинной оригинальности в том и состоит, чтобы не желать быть тем, чем вы не являетесь». Его приводил в несказанный восторг библейский стих: «Какая польза человеку, если он завоюет весь мир и при этом потеряет свою душу?»
Своим ученикам он советовал найти себе лучшее применение. Чем плохо выучиться какому-нибудь дельному ремеслу? На тот счет, что кто-то из них способен воспринять его философию, Витгенштейн не строил иллюзий: «Мои размышления напоминают плакат над кассами английского вокзала «А вам действительно необходимо ехать?» (Дело было сразу после Второй мировой войны.) Как будто, прочитав его, кто-то скажет самому себе: «Если хорошенько подумать, то нет»». Тихий английский юноша, математик Фрэнсис Скиннер, подружившись с Витгенштейном, к несказанному ужасу родителей, стал слесарем. Тот же Друри, бросив философию и Кембридж, отправился помогать безработным Ньюкасла. Молодые люди невольно копировали интонации и жесты Витгенштейна. Когда в старости Витгенштейн посетил в Америке лекцию своего бывшего ученика Нормана Малкольма, студентам он показался «вылитым Малкольмом».
Атмосферу Кембриджа Людвиг находил удушающей. По его утверждению, лично его спасало то, что он умеет «вырабатывать собственный кислород». Имя Витгенштейна было окружено множеством смелых предположений. Про него рассказывали, что наиболее существенным предметом домашней обстановки ему служит шезлонг. Что он читает свои лекционные курсы, растянувшись на полу и задумчиво разглядывая потолок. Оставить «бессмысленную работу преподавателя» («это как смерть заживо!» писал он в сердцах, возможно, сгущая краски) Витгенштейну долгое время препятствовала тривиальная нужда зарабатывать на жизнь. Когда наконец философ подал в отставку и перебрался в Ирландию, в Кембридже говорили, будто он уехал пасти овец в Турцию.
Университетские лекции Витгенштейна, совершавшиеся у него на квартире, отличались своеобразием, хотя, надо сознаться, не до такой степени. Во-первых, знаменитых шезлонгов было два. Они поочередно и служили лектору вместо кафедры. По полу профессор не катался. Помимо того, имелись ломберный столик, заменявший Витгенштейну письменный, стул, несгораемый сейф для рукописей и большая печь, которая на время лекций играла роль эпитета для туго соображающих слушателей («С тем же успехом я мог бы распинаться перед этой печью!»). В углу были свалены кипы детективных журналов. В соседней комнате, служившей профессору спальней, стояла раскладушка. Студентам полагалось являться со своими стульями либо устраиваться на полу.
То, что у Витгенштейна называлось словом «лекция», не проистекало ни из каких учебных планов. Она состояла в том, что Витгенштейн принимался философствовать прилюдно и вслух, разбирая ту проблему, которая в данный момент владела его умом. Он просто пускал посторонних в свой бешено работающий мозг. «Это было одним из проявлений его абсолютной, беспредельной честности», вспоминает Малкольм. Разумеется, в такой «лекции» не оказывалось ни грамма отстраненного профессорского артистизма, бывшего, в глазах Витгенштейна, всего лишь морочившим студентов кривлянием. По свидетельству очевидцев, ход его рассуждения время от времени прерывался сообщениями «Я дурак» и выражениями сомнения в том, что на этот раз он сумеет продолжить.
На деле занятия никогда не заканчивались раньше вечера, оставляя Витгенштейна в полном изнеможении. Едва его слушатели со своими грохочущими стульями направлялись к двери, он умоляюще обращался к кому-нибудь из них: «Пойдем в кино?» По пути в кинотеатр он обыкновенно покупал булочку с изюмом или пирог с мясом, чтобы съесть во время сеанса. Подобно детективам, кинематограф был для него насильственным способом выключить измученный мозг. Потому его предпочтения распространялись на непритязательное американское кино. В английских фильмах он находил тяжесть вымученного интеллектуализма, возможно, по причине предубеждения против английской культуры вообще. Живя в Англии, Витгенштейн не был англофилом.
Сын миллионера
Витгенштейн избегал быть в центре внимания и уклонялся от любых контактов, которые считал для себя нежелательными. Больше всего на свете он ненавидел тех, кто интересовался его частной жизнью. Когда издатель однажды попросил его дать о себе биографические сведения, Людвиг был взбешен: «Пишите, что вам угодно, только я не могу понять, зачем рецензенту нужно знать мой возраст. Возможно, он верит в астрологию, тогда я могу сообщить дату и час своего рождения, чтобы он смог составить мой гороскоп».
Людвиг Витгенштейн родился 26 апреля 1889 года в Вене и умер 29 апреля 1951 года от рака простаты в Кембридже. После его кончины многие уважаемые издания, в частности лондонская The Times, сообщали, что Витгенштейн происходил из известного княжеского рода. (Мы по справедливости вспомним хотя бы графа Петра Христиановича Витгенштейна, чей корпус в войну 1812 года прикрывал от Наполеона Санкт-Петербург.) Путаницы добавили некоторые из самих «аристократических» Витгенштейнов, которые соглашались подтвердить их родство. История семьи Витгенштейна темна и запутанна и, скорее всего, потому, что в ноябре 1938 года эсэсовцы сожгли синагогу в Корбахе, где погиб ее архив.
Отец Людвига Карл Витгенштейн был крупнейшим промышленником, королем сталелитейной индустрии Дунайской монархии. Про него говорили: «австро-венгерский Крупп». К этому факту своей биографии Витгенштейн примерялся так: «Мой отец был бизнесменом. И я тоже бизнесмен. Я хочу, чтобы моя философия походила на бизнес. Чтобы она что-то улаживала, приводила в порядок».
Кончина отца в 1913 году сделала его одним из богатейших людей Европы. Накануне мировой войны крупные денежные переводы от неизвестного им лица получили выдающиеся австрийские поэты Георг Тракль и Райнер Мария Рильке, впоследствии художник Оскар Кокошка, венский архитектор Адольф Лоос. Людвиг объяснил свой жест семейной традицией. И это были не пустые слова. Не кто иной, как Карл Витгенштейн, финансировал строительство прославленного венского выставочного зала Сецессион. Легенда о девяти концертных роялях, стоявших по комнатам дворца Витгенштейнов, дает понятие о преимущественном направлении художественных интересов семьи. Главным увлечением всех была музыка. Домой к Витгенштейнам по-дружески захаживал Брамс.
Из четырех братьев Людвига трое покончили с собой. Четвертому брату, Паулю, все прочили будущее великого пианиста. Он начал с успехом концертировать еще до Первой мировой войны. На фронте виртуозу оторвало правую руку. Артистическую карьеру, прервать которую Пауль не захотел, ему пришлось продолжать, играя одной рукой. Специально для него фортепьянную музыку для левой руки писали Рихард Штраус и Морис Равель. Знаменитый ре-минорный концерт Равеля, к слову сказать, и был написан для левой руки Пауля Витгенштейна. С ним хотел сотрудничать Прокофьев, но Пауль объявил, что не понимает в его музыке ни единой ноты, и просил композитора музыку для него не писать. Людвигу вся эта затея была порядком не по душе. Он убеждал своего несчастного брата, что публика ходит на его концерты с целью поглазеть на однорукого пианиста. Впрочем, музыкальные интерпретации Пауля ему никогда не нравились. С явным удовольствием Людвиг Витгенштейн вспоминал такой случай. Однажды в юности он занимался у себя в комнате, когда к нему ворвался Пауль с криком: «Я не могу играть, когда ты дома. Я ощущаю твой скептицизм, проникающий даже сквозь стены».
Людвига отличало какое-то необыкновенное переживание музыки. Подлинная история из его кембриджских времен в изложении Малкольма гласит: «У одного студента, который жил во дворике Уэвелла этажом или двумя ниже Витгенштейна, было пианино, на котором этот студент часто играл. Звуки доходили до комнат Витгенштейна и приводили его буквально в состояние бешенства, особенно когда музыка была ему знакома. Он не мог думать, когда слышал пианино. Витгенштейн решил эту проблему характерным для него способом. Он приобрел большой подержанный вентилятор, который издавал при работе ровный гул, громкость которого была достаточна, чтобы заглушить пианино. Я приходил к нему несколько раз на философские беседы, когда работал вентилятор, но этот рев никак не давал мне сосредоточиться, в то время как Витгенштейна он нимало не беспокоил». Он отлично играл на кларнете, одно время даже подумывал сделаться дирижером симфонического оркестра, в мастерской венского скульптора Дробиля вылепил бюст своей подруги, красавицы-шведки; построил роскошный особняк для другой красавицы своей сестры Гретль, дружившей с Фрейдом, после чего с большим удовольствием так и подписывался: «архитектор Витгенштейн». Наконец, нобелевскую премию по литературе он не получил, скорее, по недосмотру Нобелевского комитета. Автора «Логико-философского трактата» давно числят среди признанных классиков немецкой литературы. Напомним себе, что за философские труды нобелевскими лауреатами в области литературы становились Анри Бергсон в 1927 году и Бертран Рассел в 1950-м.
При всех своих художественных наклонностях Витгенштейн не видел в себе настоящего художественного дарования. «В моих художнических акциях нет ничего, кроме хороших манер, писал он. Мой дом для Гретль плод бесспорного музыкального слуха, хороших манер, выражение большого понимания (некоей культуры и т. д.). Но в нем нет первобытной жизни, дикой жизни, стремящейся вырваться наружу». Тогда как, по его здравому размышлению, во всяком стоящем искусстве должен жить дикий зверь.
Дилемма с пропеллером
Преддверием своего пути в философию Витгенштейн считал один случай из детства. Восьми- или девятилетним мальчиком он стоял на пороге дома и мучительно размышлял: «Зачем люди говорят правду, когда врать гораздо выгоднее?»
Правду сказать, юный Людвиг не имел наклонности ни к чему, кроме техники. В шесть лет он сконструировал швейную машинку. Страсть к всевозможным механизмам, техническим приспособлениям и ремеслам осталась в нем на всю жизнь. «В Тринити-колледж Витгенштейн как-то брал меня с собой, чтобы взглянуть на один хорошо работающий туалет и изучить его конструкцию», вспоминает Норман Малкольм. «Даже в последние годы своей жизни, пишет финский логик Георг фон Вригт, он мог провести целый день среди своих любимых паровых машин в музее Южного Кенсингтона». Ученые дамы были предметом его особенного безразличия. «Но он был очарован, увидев миссис Летти Рэмси за каким-то сложным шитьем, захотел понаблюдать за ней и узнать, как это делается», вспоминает одна из знакомых Людвига.
Философия стала для Витгенштейна последствием чересчур пристального внимания к техническим вопросам. По окончании школы в 1906 году он собирался учиться у знаменитого физика Людвига Больцмана. Но учеба не состоялась: Больцман покончил с собой. И Витгенштейн всерьез увлекся воздухоплаванием. Учась на инженера в Манчестере, он сосредоточился на расчете пропеллера. Это оказалось сложной задачей, заставившей его заинтересоваться логическими основаниями математики. Так в 1911 году Витгенштейн попадает в Кембридж к Бертрану Расселу. Со слов последнего, по прошествии месяца их разговоры стали касаться другого вопроса:
Скажите, пожалуйста, круглый ли я идиот или нет?
Друг мой, я не знаю. А почему вы спрашиваете?
Потому что, если я круглый идиот, я стану воздухоплавателем. А если нет философом.
Сомнения обоих собеседников в совершенной гениальности Витгенштейна отпали к следующему лету. «Снежная лавина его интеллекта заставляет меня казаться себе маленьким снежком, записывает Рассел. Он говорит, что каждое утро начинает работу с надеждой и оканчивает ее каждый вечер в полном отчаянии». Рассел волнуется, как бы Витгенштейн не покончил с собой. Но Людвига терзает мысль о смерти совсем поиному. Его мучит нестерпимый страх, что внезапная смерть помешает ему закончить что-нибудь великое. Первый ученый доклад Витгенштейна в Клубе моральных наук в Кембридже раскрывал тему «Что такое философия?» и отличался царственной краткостью. Он продолжался четыре минуты.
Грянувшая в 1914 году мировая война изменила жизнь друзей. За несвоевременный пацифизм Бертран Рассел сел в тюрьму. Витгенштейн, подданный австро-венгерской монархии, освобожденный от военной службы по состоянию здоровья, пошел на фронт добровольцем. Там же в Галиции он приобрел «Краткое изложение Евангелия» графа Льва Толстого. Этическое учение позднего Толстого, развивавшее идеи противодействия злу как заблуждению, непротивления ему насилием и бескорыстного служения людям, произвело на Витгенштейна огромное впечатление. Много лет спустя он говорил о Толстом: «Вот настоящий человек. У него есть право писать». Выдающийся немецкий логик Фреге писал Витгенштейну на фронт беспокойные письма, волнуясь о том, хватает ли у него времени для занятий логикой. В начале лета 1916 года Витгенштейн, по всей видимости, угодил в самое пекло Брусиловского прорыва русских, стоившего Австро-Венгрии полтора миллиона ее солдат. Об этом можно догадываться по перерыву в его дневниковых записях. Они начинаются вновь с жалобы на то, что он потерял нить своего математического рассуждения.
Философ закончил войну на горе Монтекассино в окрестностях Неаполя. Досуг итальянского плена позволил ему дописать книгу, названную им «Логико-философский трактат». По старой дружбе Рассел попытался было написать предисловие. Такая рекомендация из уст маститого философа открывала дорогу сочинению никому не известного автора. Витгенштейн объявил предисловие Рассела поверхностным и неверным, искажающим его мысль, и отказался публиковать свою книгу с таким предисловием. «Горд, как Люцифер», бурчал Рассел. Собственное предисловие Витгенштейна оканчивалось словами: «Истинность изложенных здесь мыслей кажется мне неопровержимой и окончательной». Все основные философские вопросы были по возможности решены. Так что заниматься философией гений больше не намеревался.
Бармалей
Из истории философии известно, что Фалесу, Гераклиту и Демокриту деньги помешали философствовать. Но в этом предположении нам остается довериться Диогену Лаэртскому, писавшему складные биографии величайших философов древности много веков спустя.
После войны Витгенштейн перевел все свои капиталы на имена родственников. По его расчетам, родственники были достаточно богаты, чтобы его миллионы не смогли развратить их еще больше. Впоследствии он отказывался принимать от них даже рождественские подарки, поскольку сам на подарки им не зарабатывал. Он служил гостиничным портье, садовником, подумывал, не уйти ли ему в монастырь. Кончилось тем, что Людвиг окончил полугодичные курсы учителей начальных классов и решил посвятить себя воспитанию подрастающего поколения в австрийской глубинке. Первое предложенное ему место учитель Витгенштейн отверг, поскольку на центральной площади небольшой железнодорожной станции он нашел фонтан и ухоженные дорожки, расходившиеся с его понятиями о подлинном деревенском быте.
Две деревни в Австрийских Альпах, где Витгенштейн учительствовал с 1921 по 1926 год, оказались действительно мрачным захолустьем и явили ему такие человеческие типы, что вскоре посеяли чувство некоторого разочарования. В деревне Витгенштейн встретил те же «пошлость и низость», что и в Кембридже, и людей еще «никчемнее и безответственнее, чем где бы то ни было». В юные годы сын миллионера поражал своих друзей тем, что останавливался не в самых роскошных гостиницах. Теперь скромностью своего быта Витгенштейн приводил в замешательство бедных австрийских крестьян. О том, что он ест, лучшие ученики, допущенные к нему на обед, рассказывали родителям леденящие истории. Дети ходили за ним хвостом. Родители ненавидели, рассуждая посвоему: учитель хочет отвадить их от крестьянского труда и переманить в город. Учительская карьера Людвига Витгенштейна окончилась скандальным судебным процессом по обвинению в истязании маленьких детей.
Опубликованная им несколькими годами раньше книга по философии «Логико-философский трактат» стала к тому времени библией венских позитивистов. Их поклонение автор принимал сдержанно. Глава «Венского кружка», профессор Венского университета Морис Шлик, по возможности тщательно согласовывал с Витгенштейном как список допущенных к философской беседе избранных лиц, так и круг вопросов, которые можно было задавать в таких чрезвычайных обстоятельствах. Впрочем, вместо того чтобы отвечать на вопросы, Витгенштейн предпочитал развлекать себя тем, что читал собравшимся стихи Рабиндраната Тагора.
Совсем по-иному относились к нему в Англии. Кампания по заманиванию Витгенштейна в Кембридж велась уже много лет кряду. Он не поехал бы туда в 1929 году, если бы не знал, что ему надо написать новую книгу и вновь объяснить всю философию. Этой книгой станут «Философские исследования». На вокзале в Кембридже его встречал знаменитый экономист Кейнс. «Бог приехал», сообщал Кейнс жене.
Примерно к этому времени относится начало самого серьезного любовного романа в жизни Витгенштейна. Она была красавицей и шведской аристократкой. Ее звали Маргарита, и философией она интересовалась меньше всего. Он был едва ли не вдвое ее старше. Витгенштейн поставил Маргарите условие не пытаться проникнуть в его внутренний мир, что она с легкостью выполняла. Знакомых и родственников их отношения повергали в недоумение. Считая жизнь страданием, Витгенштейн не собирался иметь детей, но жениться подумывал. Летом 1931 года он пригласил Маргариту в норвежские фьорды, где они должны были проводить время по отдельности в размышлениях над серьезностью предстоящего им шага. Через две недели такой жизни Маргарита уехала к подруге в Рим.
Как излечиться от философии
«Люди, которые то и дело спрашивают «почему?», похожи на туристов, стоящих перед зданием и читающих в своем путеводителе об истории его создания. Это мешает им видеть само здание». По Витгенштейну, от философии надо лечиться, как от болезни ума: «Философские проблемы должны совершенно исчезнуть. Подлинное открытие заключается в том, что, когда захочешь, обретаешь способность перестать философствовать».
Со времен Платона европейская философия постигала истины мира, становясь его обобщением. К примеру, в платоновском диалоге «Гиппий Больший» его герой Сократ, разыгрывая простака, выспрашивает у ученого софиста Гиппия о том, что есть прекрасное, и получает в ответ: прекрасный горшок, прекрасная девушка, прекрасный конь. По мнению Сократа, эти ответы образчик умственной беспомощности, неумения увидеть общее «идею» прекрасного, от которой зависит существование всех прекрасных вещей в сиюминутной земной частности. Открытие подобных принципиальных «идей» мироздания якобы и есть подлинная философская мудрость и призвание философии. Все несложно: мудрость в том, чтобы уяснять себе принципы.
Ироничный Сократ поднимает на смех самоуверенного Гиппия. Если бы у Витгенштейна была возможность поучаствовать в их философском споре, он бы посмеялся над Сократом: «Если я говорю, что у «А» прекрасные глаза, то меня могут спросить: что же ты в них находишь прекрасного? А я, например, отвечу: миндалевидную форму, длинные ресницы, нежные веки. Но что общего у этих глаз с готическим собором, который тоже мне кажется прекрасным? Разве я бы сказал, что они глаза и собор производят на меня одинаковое впечатление?» Мы употребляем одни и те же слова по разным поводам и под влиянием разных чувств. Одно слово годится на разные случаи жизни. Воображение философов пририсовывает контуры великих философских вопросов к тому, что на поверку оказывается разными случаями употребления слов. Пряча от нас несходства жизненных ситуаций, слова «отправляют нас в погоню за химерами».
Из чего получается язык? Открыв наугад любой словарь, мы найдем в нем «слова» и «значения». «Вот слово, а вот его значение. Деньги и корова, которую можно на них купить», язвил по этому поводу Витгенштейн. В действительности в таком отрешенном виде языка вообще не существует. Он есть в общении людей. Без контекста и цели слов никто не говорит. Речь всегда предстает как практика общения в конкретной жизненной ситуации. По отношению к этой речевой и жизненной практике «значение» выступает не тем, что дано заранее, а тем, что получается в итоге. По чеканной формуле Витгенштейна, «значение слова есть его употребление». Ка, к слово употребляют, то, оно и значит. Слова обладают устойчивыми значениями постольку, поскольку бывают использованы в повторяющихся речевых ситуациях. Витгенштейн называет их «языковыми играми». Все это звучит, скорее, немного непривычно, чем сложно для понимания. В конце концов, мы сами, изучая иностранный язык, приобщаемся к его «языковым играм» и знаем, что «учить слова» мало.
Философу не пристало воображать себя коровой, дающей молоко. Подлинная философия должна стать деятельностью по прояснению языка. «Я пытаюсь показать, как в действительности мы пользуемся словами, резюмирует Витгенштейн смысл собственной философии. То или иное выражение следует иногда извлекать из языка и, очистив, его можно снова вводить в обращение». Такая философия разрушительна. Но от нее «разрушаются лишь воздушные замки и расчищается почва языка, на которой они стоят».
За рабство и войну
Всякое умствование, не укорененное в настоящей жизненной потребности, было ему глубоко антипатично: «Наших детей учат в школе, что вода состоит из газов водорода и кислорода, а сахар из углерода, водорода и кислорода. Кто этого не понимает, тот глуп. Самые важные вопросы замалчиваются».
Философия Витгенштейна с виду замыкается в круге отвлеченных логических и лингвистических вопросов. Но это только первая, «написанная половина» его философии, как выражался автор еще «Логико-философского трактата». В знаменитом письме к Людвигу фон Фикеру он в свое время давал такие пояснения: «Моя работа состоит из двух частей. Первая часть представлена здесь. А вторая все то, чего я не написал. Самое важное именно эта вторая часть. Моя книга как бы ограничивает сферу этического изнутри». Такие специальные вопросы существовали для Витгенштейна как путь уяснения предела того, что человеку вообще доступно подумать и сказать. Его окончательное суждение звучит как приговор. Наши слова всего лишь «бренные сосуды», не способные удержать настоящие темы, которые должны волновать человека. Наш язык не подходит для того, чтобы говорить об этике: «Этика не поддается высказыванию». Все слова о добре и зле останутся ложью. «Побег сквозь стены нашей темницы (от беспомощности собственного языка) совершенно, абсолютно безнадежен». Побег исключен.
Худшее, что в таком безнадежном положении можно придумать, это продолжать говорить о добром и нравственном как ни в чем не бывало. Еще точнее: «Людей нельзя вести к добру. Их можно вести только куда-то. Добро лежит вне пространства фактов». Когда в 1920-е годы Бертран Рассел собирался примкнуть к «Международной организации за мир и свободу», Витгенштейн не скрывал своей досады и возмущения. Разобиженный Рассел на это ему заметил, что он сам, пожалуй, примкнул бы к «Международной организации за войну и рабство». Витгенштейн с этим предположением немедленно согласился. Он делился своей идеей издавать книги Рассела в двух цветах. Его сочинения по математической логике пусть будут красные, и все студенты-философы должны их читать. Книги Рассела по этике и политике надо издавать синими, и пусть никому не разрешается их читать ни под каким видом.
Жене кембриджского профессора Мура, Дороти, беседы Витгенштейна с ее серьезно больным мужем представлялись чересчур бурными. Витгенштейн был взбешен. По его понятиям, если философ умрет во время философского диспута, то для него это будет подобающая смерть. Весной 1945 года, когда русские самоходки прямой наводкой били по Рейхстагу и англичане плакали от радости, Витгенштейн адресовался к ним с вопросом: «Представьте, в каком ужасном положении должен находиться сейчас такой человек, как Гитлер». Что касается Советского Союза, то туда Витгенштейн вообще чуть было не переехал. Его учительница русского языка с изумлением рассказывала, что видела у Витгенштейна том Достоевского, в котором были проставлены все ударения. Витгенштейну предлагали на выбор кафедру в Казани или должность преподавателя Московского университета.
Насчет сталинского режима без смущения и оговорок Витгенштейн высказывался в том смысле, что «тирания его не возмущает». Его отзыв о Ленине звучит почти благосклонно: ленинские сочинения по философии, конечно, полный вздор, «но он, по крайней мере, хотел что-то сделать». Щусевский Мавзолей на Красной площади Витгенштейну понравился. «Ты знаешь, я не слишком хорошего мнения о современной архитектуре, говорил Витгенштейн Друри. Но эта могила в Кремле довольно хорошо построена». По поводу собора Василия Блаженного («одного из прекраснейших сооружений, которые он когда-либо видел») Витгенштейн с увлечением пересказывал легенду о том, как царь велел ослепить строителей храма, дабы те не смогли второй раз построить что-нибудь подобное. Витгенштейн прибавлял, что не знает, правдив ли этот рассказ, «но надеется, что да». «Я был потрясен, вспоминает Друри, что Витгенштейн надеялся, что эта ужасная история была правдой».
«Произносящих речи против изобретения атомной бомбы» он ругал «отбросами интеллигенции». Эта мысль будет нам понятнее, если мы вспомним того же Бертрана Рассела. В 1955 году Рассел вместе с Эйнштейном и Жолио-Кюри стал инициатором создания Пагуошского движения ученых за мир и разоружение. Но в 1946 году во имя мира во всем мире Бертран Рассел страстно убеждал английское правительство нанести превентивный ядерный удар по Советскому Союзу.
Чувство юмора Витгенштейн считал для философа обязательным. Он умел шутить и дурачиться. «Однажды, когда мы гуляли с ним поздно вечером, вспоминает Малкольм, он, показывая на созвездие Кассиопеи, заметил, что оно имеет форму буквы W, под которой разумеется его фамилия. Я же сказал, что, по моему мнению, это перевернутая буква M, что означает «Малкольм». С самой серьезной миной он убеждал меня в том, что я ошибаюсь. Но такие моменты были сравнительно редки. Чаще всего он бывал мрачен. По своей натуре Витгенштейн являлся глубоким пессимистом в отношении перспектив как своих собственных, так и всего человечества в целом». «Я без симпатии взираю на поток европейской цивилизации, не понимая ее цели, если таковая имеется», писал он. Как-то раз, гуляя по Кембриджу, Витгенштейн увидел в витрине магазина портреты трех великих людей XIX столетия, а именно Бетховена, Шуберта и Шопена, а потом три портрета своих великих современников Рассела, Фрейда и Эйнштейна. В лицах трех последних он отметил следы явного вырождения.
Игорь Дубровский
Поводом подумать о личности одного их самых оригинальных философов ХХ века, каковым является Людвиг Витгенштейн, послужила для меня интереснейшая статья Б.В. Бирюкова и Л.Г. Бирюковой «Людвиг Витгенштейн и Софья Александровна Яновская» . В этой статье не только проливается свет на загадочный для биографов Витгенштейна эпизод из его жизни - на его поездку в СССР в 1935 году, но и ставится вопрос, который мне бы не хватило духу поставить в научной публикации, а именно, не дутой ли величиной является Витгенштейн. Нельзя не отдать должное решительности и научной добросовестности авторов - сегодня «не принято» вести серьёзный разговор о значимости того или иного мыслителя, а авторитеты определяются индексом цитирования или любовью публики к магическим формулам, вроде «Язык - дом бытия». С Витгенштейном случай особый. В каком-то смысле «за него» аналитическая традиция, начиная с Рассела, представленная людьми, претендующими на трезвость ума. С другой стороны, фильм о Витгенштейне снимает «авангардный» и во всех отношениях «нетрадиционный» режиссёр Деррек Джармен, т.е. права на Витгенштейна демонстрирует маргинальная среда. Достаточно познакомиться с материалами, опубликованными в сборнике «Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель» , чтобы понять, почему это так. Личность Витгенштейна сопоставима с личностью Сократа, его жизненный обиход и повороты судьбы производили на современников большее впечатление, чем идеи и труды. Эффект Витгенштейна хорошо выразил его отечественный биограф В. П. Руднев, назвав Витгенштейна «божественным» . В этом эпитете есть и снижающая ирония, и двусмысленный комплимент, но больше - удивления.
У меня нет никаких новых данных о Витгенштейне, т.е. у меня нет оснований для научного разговора, а есть только некоторые интуиции литературного характера, материалом которых служат периферийные обстоятельства и просто догадки. Я попытался вообразил себе персону Витгенштейна, воспользовавшись условной стилистикой фильма Деррека Джармена и обращаясь к биографическим материалам лишь за деталями. На мой взгляд фильм Джармена очень хорош, и личность Витгенштейна там передана убедительно, но у меня получилась иная «версия» Витгенштейна, этическая.
Витгенштейн представляется мне невротиком с обострённой рефлексией, для которого центральным вопросом жизни был вопрос: «За что я гомосексуалист?» В нём каждодневно происходило столкновение вожделеющей гомосексуальной телесности и неистового романтически-идеалистического разума. Но первая струя - его гомосексуализм, была доминирующей. И сейчас ещё гомосексуалист не живёт в ладу с собой и миром, а что уж говорить про культурного человека XIX века, христианина, еврея по крови, уроженца сверхреспектабельной буржуазной Вены. Но Витгенштейн это не пациент Фрейда. Из их общения ничего бы не вышло. Фрейд «помогал» человеку с маленьким сознанием и коротенькой рефлексией перестать бояться и стесняться того, чего обязывали бояться и стесняться привычка и социокультурные навыки. Чувственные аффекты вне нравственности, освобождённые от «предрассудков», телесность, реализующая себя во всех отношениях свободно - к такому результату ведёт фрейдовская эмансипация тела. Её успехи очевидны: массовая культура сделала общим местом противоборство маньяка и психоаналитика, поместила в каждую голову «компетентность» в вопросах психологии и пола, напечатала в каждом журнале психологический тест, и процесс, запущенный Фрейдом, идёт всё дальше и дальше под девизом «Удовольствие - высшая ценность!». Но этот путь эмансипации тела не мог бы пройти в XIX веке (округлим до 1918 года) человек культуры. Чайковский, Танеев, Брамс - факты из жизни этих людей свидетельствуют об их борьбе со своим явным или латентным гомосексуализмом. Они навсегда были обречены на тяжёлое внутреннее противоречие, нравственное нетерпение себя, удивление и кошмар от себя. Гомосексуализм свой они не могли сделать предметом явного осознания, не признав себя тем самым носителями чудовищного «порока и извращения», т.е. не признав себя изгоями. Для Чайковского актуален был не «бытовой» гомосексуализм, который современному невротику самое большее осложнит жизнь необходимостью человеческих контактов, которых он боится (таким, мне кажется, был Готтлоб Фреге), здесь под вопрос ставится собственное бытие как нравственного человека, отрицание которого равносильно смерти. Эту невыносимую тяжесть борьбы с телесностью, которая не может закончиться ничем иным, кроме как гибелью героя, изображает знаток проблемы Томас Манн в своей новелле «Смерть в Венеции» и, столь же убедительно, - Лукино Висконти в одноименном фильме. Попытка свести дело к психофизике, объяснить всё генами, рефлексами, нейронами, розгами, пролетарским происхождением или чем-либо иным житейским, обыденным, пошлым для человека культуры в то время была почти невозможна; и Оскар Уайльд выгнал бы Фрейда с возмущением. Фрейдизм и психоанализ обывательски и «мелкобуржуазно» пошлы, они несовместимы с «большим стилем» культуры XIX века.
Витгенштейн младше Верлена, Уайльда и Пруста, т.е., вообще говоря, вполне мог бы внутренне «легализоваться», но для него это не представлялось возможным. По своему духу Витгенштейн старше своего времени. Убавить ему ума, добавить жажды славы и властных амбиций, и получился бы фанатичный предводитель религиозной секты - его личность уникальна по степени внутреннего нравственного напряжения. Это единственное, что может объяснить Витгенштейна в целом: он не был в полном смысле этого слова ни учёным, ни философом, и не ясно, был ли он где-либо по-настоящему талантлив, доминировала ли в нём какая-либо даровитость, которая определяет жизнь и судьбу учёного, философа или художника, когда достигает известной величины. После Первой мировой войны толстовство могло быть уделом только того, кто внутренне не слабее Толстого, и Витгенштейн был, мне кажется, наделён мощным «классическим» нравственным сознанием, жившим в теле гомосексуалиста в эпоху эмансипации и крушения культуры XIX века. Это не могло не быть причиной внутреннего разлада, достигшего в силу обострённости всех его реакций, огромного и разрушительного масштаба. Пока было возможно, пока старый мир стоял, Витгенштейн пытался найти опору в главных ценностях этого мира - в науке и в искусстве. Этим объясняется его необычайная активность, заинтересованность и разбросанность в учёбе, научных занятиях, переписках, поездках и контактах. Ещё одной ценностью был патриотизм, воплощённый в наступившей мировой войне, которая для немецкой, австрийской, а также английской, французской и русской буржуазии представлялась делом настолько правым и хорошим, что молодые поэты (например, Георг Тракль и наш Николай Гумилёв), музыканты (Фриц Крейслер), учёные (сын Виламовица-Мёлендорфа) и художники, которые в наше время все в основном пацифисты и уклонисты, охотно и даже добровольцами уходили на фронт. Так и брат Витгенштейна - пианист, и сам Людвиг, на взгляд любой призывной комиссии непригодный к службе, отправились добровольцами. Что двигало Витгенштейном? Внутренняя сила нравственного сознания, которое кормилось общей тогда иллюзией, что разумно и хорошо всё, что совершается в благоустроенной и беспримерно богатой Европе . Охлаждение наступило, как мы знаем, очень скоро, и разочарование, которое сопровождало гибель рациональной и, одновременно, романтической эпохи XIX века, определило весь послевоенный строй жизни. Прежнего рая не вернуть, а потому - всё можно. Столпы культуры, которая помогала Витгенштейну спасаться от себя, т.е. от своей гомосексуальности, рухнули, не стало внешней опоры для его нравственного Я. Витгенштейн пишет «Логико-философкий трактат», как Флоренский - «Столп и утверждение истины», т.е. с приоритетом стиля над содержанием. Стиль трактата только кажется позитивистским, претендующим на доказательность. На самом деле, это примитивизм, который сопровождается тривиализацией и символизацией содержания. Последнее - самое главное. «Трактат» - это символ, это демонстративное «начинаем всё сначала», его профетические положения звучат в стиле модернистской мистерии: «Люди, львы, орлы и куропатки». Можно вообразить рисунок на афише мистерии «Логико-философский трактат»: в подобии садовой беседки, сооружённой из обгорелых досок, на фоне развороченного войной парка сидит на бревне человек в военной шинели с клеёнчатой тетрадкой в руках. Витгенштейн, как известно, делал записи именно в таких тетрадках и в окопе творил философию «заново» не за письменным столом, поэтому получилось у него по содержанию «не очень», но ярко, гордо и символично. Интуиция к стилю объясняется всё той же его внутренней борьбой с собой. Бывает так, что никакие самые глубокие мысли и теоретические построения не могут облегчить душевных мук, а простая мелодия может. Для Витгенштейна «всё сначала» было такой мелодией, мотивом, привлекательным для него во всём по сродству любого начинания нового с его надеждой на обретение внутренней гармонии. Он всё время искал среду, в которой мог бы чувствовать себя легче в своём конфликте с телесностью и искал на эмоциональном, а не на рациональном уровне. Концепции и теории не могли ему помочь своим содержанием, но только стилем и формой. Я думаю, это у многих так, но Витгенштейн был страдальцем из страдальцев.
Итак, с происшедшим во время войны культурным переворотом Витгенштейн лишился поддержки культурной среды. Представим себе, что Брамс или Чайковский дожили до 30-х годов, общаются с Фрейдом и читают Пруста. Я думаю, они бежали бы без оглядки в тёмный лес и горы, мир представился бы им сошедшим с ума. Витгенштейн первое время пытается продолжать борьбу с собой по-старому и для этого пытается скрыться от послевоенной раскрепощённой общественности, остаться наедине с собой, природой, «простыми» людьми, детьми и Толстым, в котором он ищет опоры автономии своего нравственного сознания. Если бы Витгенштейн был пошл, то он использовал бы раскрепощение нравов в свою пользу. Но он был весь снизу доверху нравственным субъектом и хватался за любые поводы, чтобы не ехать в Кембридж, потому что Кембридж манил и соблазнял его в плохом смысле этих слов. Дух новой эпохи «после нас хоть потоп» он должен был чутко уловить. Но горное селение не было создано для отшельника такого масштаба: эксперимент с преподаванием не удался, детей он, скорее всего, действительно бил от всей души, мстя за отсутствие в них спасительной для него чистоты. Витгенштейну было бы комфортней в обстановке запретов, чопорности, буржуазности старой Вены, но её уже не было. В конце концов, он сдаётся и попадает в Кембридж, где его встречает знаменитый экономист Мейнард Кейнс - гомосексуалист, не делающий из этого проблем, и предводитель гомосексуального сообщества. Витгенштейну всегда было в тепличной обстановке Кембриджа очень плохо. Он оказался вовлечён в гомосексуальную «тусовку», его телесность временно одержала верх, что сопровождалось нравственными страданиями, которые не с кем было разделить - слова «краснеть», «смущаться», «стесняться» не подходят для реакций Витгенштейна, но в той или иной ситуации были бы уместны для Кейнса, - они были как будто из разных миров. Конечно, временами гомосексуальное в себе Витгенштейн попытался сделать обыденным, привычным и тем самым умерить, лишить его роли доминанты, но из этого ничего не выходило, он продолжал ощущать это своё начало как болезненную часть себя и не освобождался от самокопания и самообличения.
Странный стиль преподавания, который мог показаться «причудами гения» на самом деле был следствием фатальной раздвоенности Витгенштейна, его неспособности «профессорствовать», т.е. думать о чём-либо сколько-нибудь долго и последовательно. Иногда его должно было охватывать омерзение от учёных мыслей и занятий, как от праздного, ненужного и тщетного по сравнению с нравственной проблемой его личности. Постоянное внутреннее движение нравственного сознания не позволяло ему даже читать философские книги - восприятие непрерывно сбивалось потоком собственных мыслей и чувств, которые вызывались в нём по всякому поводу. Не будь Витгенштейн невротиком и гомосексуалистом, а главное, не будь он собой, он был бы, несомненно, крупной фигурой в том деле, которым захотел бы заняться. Я не думаю, что это непременно была бы философия, логика или математика, но даровитость его кажется мне несомненной.
Популярность Витгенштейна в Кембридже - внезапная, полная и длившаяся до конца его жизни, объясняется рядом факторов социокультурного характера. Англичане знают толк в чудачествах: и Рассел фигура специфическая, а Мур и подавно, так что появление чудака из чудаков - Витгенштейна не могло пройти незамеченным. Главное же, что он был искренен и исполнен неподдельного пафоса мысли. Эта его интеллектуальная нативность, своего рода примитивизм в самой его фигуре и в его мыслях, честность ума не могли не привлечь кембриджских «ботаников». (Было бы интересно сравнить появление и популярность Витгенштейна в Кембридже с появлением и популярностью Джордано Бруно в Витенберге.) Вхождение же Витгенштейна при возвращении в Кембридж в гомосексуальное сообщество, которое, как и сегодня, в некоторых сферах жизни задаёт тон, закрепило результат. Трудно представить, что гомосексуальная инициация Витгенштейна в Кембридже случилась ещё до Первой мировой войны, в тот период он ещё мог на что-то опереться в попытке обмануть свою гомосексуальность и самого себя. Форма этого обмана - энтузиазм, эксцентричность, чудачество.
В поиске среды, в которой он не чувствовал бы боли, Витгенштейн обращается к социальным новшествам своего времени. СССР не мог не показаться ему привлекательным хотя бы по имиджу, который создавала себе страна - молодые и мускулистые рабочие и работницы, со спокойствием и радостью в свежих лицах единым строем вышагивающие к светлому будущему, визуально ласкали и соблазняли страдающего Витгенштейна. Здесь сказались и левацкие симпатии окружения, и близкие романтическому сознанию Витгенштейна идеи равенства и братства с простыми людьми. «Простота» здесь специфическая - тяга гомосексуалиста аристократа к такому же простолюдину хорошо описана Прустом (барон Шарлю). Но для Витгенштейна эта тяга бессознательно маскируется (рационализируется) нравственно безупречным мотивом - вдруг люди в СССР живут иначе, относятся друг к другу иначе, вдруг их помыслы едины и чисты? Здесь, вливаясь в массу, кажется, можно начать жить как часть коллективного тела, испытывая ту радость обезличивания, какую испытывают большинство от коллективных или командных действий (такого рода интуиции гениально поняты и прочувствованы Андреем Платоновым). У Витгенштейна был военный опыт, он ходил строем, спал в казарме, лежал в окопе, делил опасность с другими, т.е. испытывал ощущение принадлежности людской массе, коллективному телу. Радикализация этого опыта была увидена им в жизни советских людей. Феномен «самозабвения» можно и сегодня наблюдать в рабочих коллективах на производствах, где рабочий день фактически ненормирован (по тем или иным причинам). Рабочие, в особенности прибывшие из ближнего зарубежья, проводят иногда на работе - в цехе, мастерской и т. п. сутки, двое, трое, неделю, несколько недель. Как в антиутопиях, рабочие живут прямо на производстве, спят почти не раздеваясь в подсобках, питаются чем-попадётся, хотя и обеспечены некоторыми принесёнными с помойки и отремонтированными бытовыми приборами - стиральной машиной, холодильником, чайником и телевизором. При этом и местные рабочие, и прибывшие на заработки не проявляют какой-то особой «капиталистической» озабоченности деньгами, так что задержки выплат, если они случаются, не вызывают бурь возмущения, как и финансовые наказания со стороны администрации. На мой взгляд, когда вследствие комфортности нахождения в коллективе для человека отходят на задний план его производственные, финансовые, бытовые или семейные обстоятельства, то это ни что иное, как проявление инфантилизма. Испытываемые здесь и теперь позитивные эмоции коллективизма «вытесняют» все иные мотивы и интересы, люди как будто «заигрались», забыли кто они, что и зачем они делают. В подтверждение могу сослаться на то, чем рабочие, живущие в цехе, питаются - сникерсы, пряники, лимонад, и на манеру их общения друг с другом (вне зависимости от возраста) - шлепки, толчки, щелбаны, возня . Схожему аффекту и тоже не без инфантилизма поддался Витгенштейн, когда почувствовал в себе тягу к советским массам. Он хотел жить в казарме, в бараке с простыми людьми, а не работать профессором, он искал неиспорченного окружения, пусть даже и пропитанного идеологией, с которым он мог бы слиться и заставить тем самым свой порок умолкнуть.
Чтобы отправиться в СССР, нужен был какой-то научный предлог. Рекомендация Рассела открывала возможность изложить его послу СССР в Лондоне и наверное Рассел помог Витгенштейну предлог изобрести - он полистал журналы и порекомендовал назвать фамилии Колмогорова, Жегалкина, Гливенко и некоторые другие. Ясно, что имена С.А. Яновской и Т.Н. Горнштейн, с которыми Витгенштейн главным образом и общался в СССР, в разговоре не звучали, поскольку про них ни Рассел, ни Витгенштейн ничего не знали. Яновской и Горнштейн поручено было как проверенным коммунисткам «поработать» с Витгенштейном. Разумеется, Витгенштейна «пасли» спецслужбы и, скорее всего, хотя виза и была туристической, поездка его планировалась индивидуально, и ездил он не в составе группы туристов. ГПУ наверняка хотело завербовать Витгенштейна, с ним соответствующую работу вели, а когда надо было отчитываться, отчитались об успешности этой работы. Именно этим можно объяснить появление в 1998 году на всемирном философском конгрессе в Бостоне сообщений о том, что Витгенштейн был советским агентом (я, к сожалению, не знаю, кто именно об этом докладывал). Ясное дело, что он им не мог быть в силу своих личностных особенностей, но числиться в списках мог вполне, а может быть и теперь ещё числится. Разочарование Витгенштейна от поездки в СССР понятно. Мечта осталась мечтой, и его разговоры о повторной поездке были не более чем воспоминанием о мечте. Витгенштейн, ожидавший от каждой перемены в жизни облегчения своей тяжёлой участи, особенно многого ждал от поездки в СССР, так что и воспоминания о своём энтузиазме были для него дороги.
Витгенштейн не попал под влияние ни немецкого, ни советского тоталитаризма. В замечательной картине «Гибель богов» уже упомянутого ранее Лукино Висконти главный герой - невротик, не способный контролировать свои чувственные аффекты и страдающий от своей порочности, обретает силу и уверенность в нацизме, причём как в его маскулинной эстетике, так и в коллективном теле. Этот персонаж выведен по следам Ставрогина и Витгенштейн близок им обоим в своей слабости, но не в своей силе. Он не мог бы попасть ни в наци, ни в террористы благодаря своим могучим нравственным силам. Вдобавок его удержали бы и национальность, и взыскательность ума, и, что немаловажно, вкус. В силу последнего он прошёл мимо всякого модного эзотеризма - как восточного, так и западного толка. Именно вкус, эстетическое чутьё привели его к рационалистам англичанам, каждый раз начинающим философию «заново» (стиль Витгенштейна и Рассела - это строгий, «прозрачный» поздний модерн), а не к академическим немецким философам вроде Николая Гартмана (эклектика, биденмайер), мистификаторам, таким как Мартин Хайдеггер (тоталитарный ампир) или теософам (французистый, «цветущий» модерн). Близкий по духу обновления Эдмунд Гуссерль отпугнул бы Витгенштейна «профессорством» и гигантоманией (его стиль - пафосный конструктивизм) - для Витгенштейна характерна камерность .
Жизнь Витгенштейна содержит множество примеров постоянного стремления лишиться комфорта и стабильных жизненных условий. Витгенштейн скорее всего считал себя слишком порочным для них, недостойным и незаслуживающим благ жизни. Меньше всего он ставил себе в заслугу свои философские труды. Возникшие у него прочные гомосексуальные привязанности добавляли к убийственной самооценке мысль о слабости воли и неспособности противостоять пороку. Он должен был казнить себя и за то, что в связь с ним был вовлечён другой человек. Его работа санитаром и лаборантом в госпитале во время Второй мировой войны должна была ощущаться как искупление. Вместе с тем, он, видимо, не был религиозен, и значит искупление происходило перед лицом внутреннего судии. В каком напряжении проходила вся его жизнь страшно даже подумать, и его мало кто мог понять среди кембриджских друзей, людей известных и знаменитых, слишком вовлечённых в сюжеты науки, политики, честолюбия и прогресса.
Австрийский философ Витгенштейн, оказавший в своё время на социологическую науку существенное влияние, отличался необычным мышлением. Младший из восьми детей одного из самых состоятельных семейств Австро-Венгерской империи, он предложил принципиально новую систему философского языка. Уникальный мыслитель своего времени был, пожалуй, единственным профессором философии, который не читал никогда Аристотеля. Так однажды он сказал сам о себе одному своему другу…
Происхождение и путь к философии
Семья, из которой происходил Людвиг Витгенштейн, имела еврейские корни. Его отец был австрийским сталелитейным магнатом. Бабушка и дедушка философа, несмотря на своё происхождение, стали протестантами после того, как переехали в Вену из Саксонии. Это произошло в 1850 годах. Они успешно ассимилировались в общественные слои венских протестантов.
Изучая инженерное дело, Людвиг Витгенштейн познакомился с трудами Фреге, благодаря которым задумался над проблемой математической основы в философии. До этого мыслитель занимался конструированием летательных аппаратов. Существует мнение, что Людвиг имел возможность встречаться несколько раз с Фреге, который посоветовал ему изучить работы Рассела, посвящённые увлёкшей его теме. Впоследствии Людвиг Витгенштейн подружился с Расселом, будучи его учеником в Кембридже (1911). Вернулся в Австрию в 1914 году, но уже в 1917-м попал в плен. За это время он почти завершил работу над известным трудом — «Логико-философским трактатом». Когда эта книга увидела свет, она произвела сильное впечатление на читателей. Труд был опубликован на немецком (1921) и английском (1922) языках.
Исследования проблем философии
Работая учителем в сельской школе, Людвиг Витгенштейн мыслил, что все основополагающие вопросы философии, затронутые в трактате, были решены. Но уже в 1926 году молодой учёный понял, что его труд истолковали неправильно, а некоторые идеи ошибочны. Тогда он вернулся в Кембридж и снова занялся философией. После этого мыслитель до самой смерти (1951) трудился над разработкой нового языка философии. Именно в этот период была написана работа «Философские исследования», которую опубликовали лишь после смерти автора, в 1953-м. Труд относят уже к поздним изысканиям философа. К тому же периоду принадлежат работы «Голубая книга» и «Коричневая книга» (1958).
Философ Людвиг Витгенштейн, биография которого говорит о неординарной и яркой личности, оставил глубокий след в истории философской мысли. Его сравнивали с Сократом, а он сам впечатлял современников даже больше, чем его труды.
Структура «Трактата»
«Трактат» Витгенштейна представлен в виде семи афоризмов, каждый из которых имеет разветвлённую систему пояснений. По своему содержанию он предлагает решение основных философских вопросов. Центральным стержнем являются понятия языка и мира. «Зеркальная пара»
— именно так говорит о них Витгенштейн Людвиг. Философия языка отражает мир, который состоит из фактов. Большинство же считает наоборот - он состоит из объектов. По мнению Витгенштейна, объекты вступают во взаимодействие друг с другом и образуют факты, которые могут быть сложными и простыми. Отношения же между объектами возможны благодаря присущей им логической форме.
Факты и язык
Факты в языке описываются простыми и сложными предложениями в зависимости от их типа. В совокупности язык очерчивает весь мир, все его факты, и подчинён он законам логики. Вне этих законов всё бессмысленно. Таковыми являются этика, эстетика, метафизика…
Рассматривая тезисы, которые выводил Людвиг Витгенштейн, цитаты, оставленные им, стоит понимать, что он не уничижал значение так называемых бессмысленных наук, но подчёркивал бесполезность для них самого языка. Это подтверждает завершающий афоризм «Трактата»: «О чём невозможно говорить, о том следует молчать».
Вот ещё некоторые цитаты Витгенштейна:
- Недоверие к грамматике есть первое требование к философствованию.
- Границы моего языка означают границы моего мира.
- Мы сражаемся с языком.
- Ни одно предложение не может высказывать нечто о себе самом. Человек обладает способностью строить языки, позволяющие выразить любой смысл, понятия не имея о том, как и что обозначает каждое слово.
Интересным моментом является, например, то, что члены философского Венского кружка, исповедующие «Трактат» как основополагающую книгу, тем не менее не приняли такое положение бесполезности языка для выходящих за рамки логики наук. Они отождествили «бессмысленное» «подлежащему элиминации». Тогда Людвиг Витгенштейн, логико-философский трактат которого на последнем тезисе вызвал ряд недоумений, пересмотрел свои взгляды.
Методики и практики
Результатом перемен явились методики и практики, в отличие от существующих теоретических основ. Сам мыслитель считал такой набор более полезным, чем теорию. Именно так, по его мнению, должна выглядеть дисциплина, приспосабливающаяся к изменениям в своём предмете. Поздняя философия Витгенштейна нашла поклонников в Оксфорде, Кембридже и положила начало развитию лингвистической философии.
Интересно то, что возникает большое количество противоречий при изучении системы философских взглядов, которую предложил Людвиг Витгенштейн. Книги мыслителя имеют большой разбег в оценках со стороны исследователей его трудов. Однако значение идей философа огромно, глубина его творчества захватывает.
Трагические моменты жизни и выбор философа
Безусловно, жизнь философа была нелёгкой, особенно детство. В его биографии имеются трагические моменты, которые, возможно, и послужили причиной такого глубокого осмысления философских вопросов. Он часто страдал от депрессивных состояний, что, как известно, может привести к страшным последствиям. И это неудивительно, ведь трое из его братьев укоротили себе век. Отец семейства, в котором родился и рос Витгенштейн, был человеком авторитарным. Когда глава семьи умер, Людвигу досталось весьма богатое наследство, которое он, впрочем, отдал брату и сёстрам. Так требовала его философски настроенная душа, чтобы не быть ничем обременённой.
Личность, поражающая глубиной и неординарностью
Витгенштейн старался в своей жизни подражать Христу. Конечно, трудно назвать его полностью осознанным христианином, так как это предполагает чётко ориентированное религиозное мышление, основанное строго на Евангелие и догматическое богословие. Другими словами, он не был воцерковлен. Он философ - неординарный, но всё же философ. А философия сама по себе предполагает лишь поиск истины, размышление о ней и путях к раскрытию тайн мироздания. Христианство же, наоборот, утверждает, что истина - это Христос, и нет нужды в поисках каких-либо путей и смыслов чего бы то ни было: всё во Христе, Он - альфа и омега, закон и смысл бытия человека.
Его не сильно любили начитанные, напоказ правильные учёные-философы и мыслители. Зато его обожала детвора. Витгенштейн отличался мудростью, добротой, терпимостью и искренностью. Работая в глухой австрийской деревне учителем, он поразил их однажды своими знаниями в инженерии, когда отремонтировал деревенскую фабрику. Он всегда выделялся из толпы. Когда Гитлер пришёл к власти, он во всеуслышание заявил о том, что является евреем, хотя это было лишь частично правдой. Он изучал русский язык и был достаточно успешен в этой области, благодаря чему и стал читать Достоевского, Толстого. Личность Людвига слишком яркая, поэтому внимание к его биографии и трудам не угасает, а споры понемногу продолжаются…
Л.Витгенштейн (1889 – 1951), один из крупнейших философов 20 века, требовал ясности при формулировке философских проблем, полагая, что эти проблемы связаны с неправильным употреблением языка и нарушением его внутренней логики. В 1921 году он издает «Логико-философский трактат», где рассматривает язык и мир, описываемый языком, как помещенные в общее логическое пространство. Это означает, что не только выражения языка, но и предметы мира имеют логическую форму. Кант аналогично утверждал, что познание возможно благодаря тому, что познаваемая нами природа – это не вещь сама по себе, а явление. Она организована и структурирована познающим субъектом. Дело в том, поясняет Л.Витгенштейн, что мир тоже имеет логическую форму, как и язык, на котором мы говорим. Любое сложное языковое выражение анализируется, т.е. расчленяются на простые, далее не анализируемые составляющие, а они соотносятся с обозначаемой языковой реальностью. Такие «атомы языка» он называет именами, а соответствующие «атомы мира» - предметами.
Л.Витгенштейн считал, что реальность состоит из атомарных фактов (явлений, предметов, событий, не зависимых друг от друга), которые могут быть каким-то образом объединены в «молекулы» (множественность, выступающая как целое). Поскольку атомарные факты никак не связаны между собой, в мире нет никаких закономерных связей. Если мы верим в такого рода связь – это просто суеверие.
Поскольку действительность представляет собой лишь различные комбинации элементов одного уровня – фактов, постольку и наука оказывается не более, чем комбинацией предложений, отображающих факты и их различные сочетания. Все, что претендует на выход за пределы этого одномерного мира фактов, все, что апеллирует к связям фактов или к глубинным сущностям, должно быть изгнано из науки. Язык искажает факты. Для анализа бессмысленных предложений требуется логический анализ языка науки. Отсюда ряд выводов:
Осмысленное предложение изображает возможный факт. Этот факт и предложение должны иметь одну и ту же логическую форму. Если данный факт имеет место в действительности, то предложение истинно, а если нет – то ложно. Но говорить о возвышенном, божественном, об абсолютных нравственных ценностях невозможно, это то, чем надо жить;
Любое описание может быть как истинным, так и ложным. Это зависит от того, как обстоит дело в реальности. Отсюда потребность в логическом или лингвистическом анализе, в аналитической философии.
Рассмотрим положение дел в математике. Предложения математики суть уравнения и, следовательно, псевдопредложения. Математические предложения не выражают никакой мысли. Сущность математического метода состоит в работе с уравнениями. Почему уравнения оказываются псевдопредложениями? Потому что они не являются образами фактов, а показывают равенство выражений.
А как быть с теориями естественных наук и с научными законами? Должны ли мы рассматривать их как описания фактов? Научные законы, согласно Л.Витгенштейну, не являются совокупностями предложений, у них иная природа. Они суть способы унифицированных описаний большого количества фактов. Индукция есть процесс принятия наипростейшего закона, который согласуется с явлением. Этот процесс не имеет никакого логического обоснования, а только психологическое. Но каким образом научные законы и теории соотносятся с реальностью? Ответ таков.
Представьте себе, пишет Л.Витгенштейн, любую поверхность с хаотически расположенными на ней черными пятнами. Можно дать описание этой плоскости, накладывая на нее сеть с квадратными ячейками и отмечая для каждого квадрата, является ли он белым или черным. Выбрав достаточно мелкие ячейки, можно получить унифицированное описание поверхности. Однако оно будет произвольным, потому что с таким же успехом можно было бы использовать сеть с треугольными или шестиугольными ячейками. Различным сетям соответствуют различные системы описания мира. Так вот, механика подобна такой сети: она определяет способ описания мира, задавая свои аксиомы и правила, по которым из них выводятся прочие предложения.
Поскольку поверхность можно описывать с помощью и треугольной, и квадратной, и иной сети, тот факт, что мы описали ее, используя квадратную сеть, еще ничего о самой поверхности не говорит. Однако если ее удастся полностью описать с помощью определенной конфигурации, то данный факт уже характеризует поверхность. Тот факт, что реальность описывается механикой Ньютона, еще ничего не говорит о реальности. Это ведь не помешало тому, что в качестве картины реальности ее сменила теория Эйнштейна.
Что именно говорит о реальности тот факт, что механика Ньютона успешно применяется к какому-то кругу явлений? Разве теории относительности это тот конечный путь развития науки, дальше которого ничего нет?
Итак, законы науки и теории – не описания реальности, но некие сети, с помощью которых осуществляются такие описания, правила построения описаний. Закон причинности характеризует устройство этих сетей, а вовсе не устройство самой реальности. Значение принципа причинности состоит в том, что мы признаем существование естественнонаучных законов.
Цель философии – этологическое прояснение мыслей. Философия есть не учение, а деятельность. Современный характер европейской цивилизации таков что постоянно создаются все новые и новые системы символов, они надстраиваются друг над другом, порождая концептуальную путаницу.
Последователи Л.Витгенштейна переработали его идеи и поставили на место его онтологии следующие гносеологические принципы:
Всякое знание есть знание о том, что дано человеку в чувственном восприятии. Если у Л.Витгенштейна мир есть калейдоскоп фактов, то у его последователей – это калейдоскоп чувственных впечатлений. Вне их нет никакой реальности, во всяком случае мы ничего не можем сказать о ней. Нет никаких атомарных фактов, и всякое знание может относиться только к чувственным впечатлениям;
То, что дано нам в чувственном восприятии, мы можем знать с абсолютной достоверностью. Атомарные предложения заменены протокольными, которые выражены чувственными переживаниями субъекта, их истинность несомненна для исследователя;
Все функция знания сводятся к описанию. Если мир представляет собой комбинацию чувственных впечатлений, и знание может относиться только к чувственным впечатлениям, то оно сводится лишь к фиксации этих впечатлений. Объяснение и предсказание исчезают. Объяснить чувственные переживания можно было бы только, апеллируя к их источнику – внешнему миру. Но логические эмпиристы отказываются говорить о нем, следовательно, они отказываются от объяснения. А поскольку предсказание должно опираться на существенные связи явлений, на знание причин, они отвергают наличие таких связей. Остается только описание явлений, поиски ответа на вопрос как, а не почему?
Философия полезна только в случае анализа научных высказываний, и отождествляется с логическим анализом языка. С отрицанием философии связана терпимость к религии.
Существует мнение, что ведущим направлением неопозитивизма стал логический позитивизм, основные составляющие его – позитивизм, эмпиризм и логика. В этой связи говорят о втором названии – логический эмпиризм.
Считается также, что логический позитивизм – это немецкое движение, до него господствовали три философские позиции – механицизм, неокантианство, позитивизм Э.Маха. Однако теория относительности и квантовая механика сразу же стали осознаваться как несовместимые со всеми тремя течениями философии науки. Венский кружок возник из дискуссий группы интересующихся философией ученых (математиков, физиков, социологов), которые собирались с 1923 по 1936 годы раз в неделю в венском университете. Наиболее крупные фигуры – Рудольф Карнап (1891 – 1970), Отто Нейрат (1882 – 1945), Карл Гемпель (1905 – 1997), Ганс Рейхенбах (1891 – 1953). Впоследствии заданное ими направление получило развитие в США.
Итак, Л.Витгенштейн, опираясь на логические труды Б.Рассела (1872 – 1970), строит модель логического атомизма, в основе которой два положения:
Экстенсиональности (логические связи между предложениями понимаются исключительно как связи по функциям истинности);
Атомарности (в основе знания лежат взаимно независимые атомарные предложения);
Эмпиризм: атомарные факты являются фактами чувственного восприятия. Все знание сводится к совокупности элементарных, чувственно проверяемых утверждений, эмпирического базиса (предложений наблюдения, протокольных предложений).
Всякая наука есть система познавательных предложений, то есть истинных утверждений опыта. Это центральное положение логического позитивизма называется принципом верификации. Этот принцип утверждал, что все теоретические утверждения, которые не могут быть посредством логической цепочки рассуждений сведены к эмпирическим утверждениям (верифицированы), должны выбрасываться из науки как бессмысленные. В итоге все метафизические вопросы попадали в эту категорию и отбрасывались. Реализация этой программы пошла по пути замены философской теории познания и гносеологических вопросов о соотношении теории и реальности, логическими проблемами и проблемами языка. Если Беркли превратил внешний источник ощущений (объекты) в ощущения, а Э.Мах превратил ощущения в объекты, то неопозитивисты пошли по пути отрицания самого вопроса.
Познаваемо все, что может быть выражено. Подтвержденные наблюдением и непосредственным опытом факты описываются протокольными предложениями, на которые переносится центр тяжести всей концепции.
Складывалось убеждение, что появляется метод, который делает возможным описывать факты в протокольных предложениях без искажений, что создает твердый базис познания. Вот как это рассматривал Р.Карнап эту ситуацию в его теории языковых каркасов. Языковой каркас – это изощренная форма языка, когда та или иная наука представляется как особый язык. Принять мир вещей – значит, лишь принять определенную форму языка, принять правила образования предложений и проверки. Факты не являются ни основой теорий, ни их гарантией. Отсюда пришли к выводу о том, что все наблюдения теоретически нагружены.
Не менее важен вопрос о структуре теории. В качестве образца науки приняли математику. Отсюда исходили из предположения о дедуктивной природе научных теорий, когда научное знание строится через системы гипотез и аксиом, включающих теоретические термины, которые посредством правил соответствия связаны с протокольными предложениями опыта. Таков стандартный взгляд, который доминировал в 1920 – 1950-х годах.
Критика развернулась в 1950-х годах, а к концу 1960-х годов был достигнут консенсус относительно того, что общепринятый взгляд неадекватен для анализа научных теорий. Сегодня общепринятый взгляд отвергнут, но ни одна из альтернатив не получила широкого признания. Таким образом, ступени таковы:
Эмпирические факты (наука начинает с непосредственных наблюдений отдельных фактов);
Простые обобщения, которые мы можем непосредственно проверить, это эмпирические законы, они объясняют факты и используются дли предсказания фактов. Наблюдения обнаруживают определенную повторяемость;
Общие принципы, которые мы можем использовать, чтобы объяснять эмпирические законы: теоретические законы. Качественное отличие теоретических законов заключается в том, что они используют теоретические термины, в то время как эмпирические законы включают лишь термины наблюдения.
Каким же образом могут быть получены теоретические законы? Р.Карнап полагает, что к ним нельзя прийти, если просто взять эмпирические законы, а затем обобщить их на несколько ступеней дальше. Они содержат термины другого рода. Термины теоретических законов не относятся к наблюдаемым величинам. Они являются законами о таких объектах, как молекулы, атомы, электроны, электромагнитные поля.
Как физик приходит к эмпирическим законам? Он наблюдет некоторые события, подмечает регулярности, описывает их с помощью индуктивного обобщения. А как могут быть открыты теоретические законы? Будем собирать все больше данных, затем обобщим их за пределы эмпирии? Однако никакой теоретический закон не был установлен подобным образом. Вот мы наблюдаем камни, деревья, воду. Замечаем некие регулярности и описываем их. Но независимо от того, как долго и тщательно мы все это делали, мы никогда не достигнем пункта, когда мы сможем наблюдать молекулу. Термин «молекула» никогда не возникает как результат наблюдений.
По этой причине никакое количество обобщений из наблюдений не может дать теории молекулярных процессов. Такая теория возникает путем гипотезы. Из гипотезы выводятся некие эмпирические законы, и эти законы проверяются путем наблюдения фактов. Подтверждение таких выводных законов обеспечивает косвенное подтверждение теоретическому закону. Связь между теоретическим и эмпирическим более сложна, она решается на пути установления гипотетико-дедуктивного метода.
По вопросу о форме организации знаний сложилось представление о кумулятивизме, согласно которому развитие знания происходит путем постепенного добавления новых положений к накопленной сумме истинных знаний. Эмпиристская версия отождествляет рост знания с увеличением его эмпирического содержания. Рационалистическая – трактует развитие знания как такую последовательность абстрактных принципов и теоретических объяснений, каждый последующий элемент которой включает в себя предыдущий: новая теория включает старую. Деятельность ученого состоит в следующих шагах:
Установление новых протокольных предложений;
Изобретение способов объединения и обобщения этих предложений. Наука только добавляет новые факты и законы.
Вариант кумулятивизма – энциклопедизм: научная теория мыслится в виде пирамиды, в вершине которой находятся основные понятия, определения и постулаты, или аксиомы. Ниже располагаются предложения, выводимые из аксиом. Вся пирамида опирается на совокупность протокольных предложений. Наилучшей формой собирания таких теорий-пирамидок является энциклопедия. Марш науки прогрессирует от энциклопедии к энциклопедии.
Проект энциклопедии как формы восстановления единства познания, создания объединенной науки дополнялся проектом унификации терминологии на базе физикализма, поскольку считалось, что понятийные системы других наук говорят на своем собственном языке, между тем, как они принадлежат одной системе и находятся во взаимной связи. В качестве такового рассматривалась физика. Однако во второй четверти 20 века интерес к физике снизился. Среди тех проблем, которые вышли вперед оказались методология историко-научных исследований и отношение научной теории к реальности. Первый круг вопросов разрабатывался К.Поппером, Т.Куном и И.Лакатосом. Второй – конструктивистами или инструменталистами и реалистами, типа М.Планка.
Другая особенность неопозитивизма – антиисторизм, почти полное пренебрежение вопросами развития объекта, поскольку развитие предполагает взаимосвязь и взаимодействие фактов. Все изменения для них – это перекомбинация фактов или ощущений, как в калейдоскопе получают новую картинку путем встряхивания элементов.
Отсюда своеобразное представление о развитии науки. Знание – описание фактов, когда ничего не теряется, нет потерь, нет революций. В основе науки лежат протокольные предложения, выражающие чувственные переживания субъекта. Истинность этих предложений абсолютно достоверна и несомненна. Их совокупность образует эмпирический базис науки.
Деятельность ученого должна придерживаться двух процедур: 1) установление протокольных предложений; 2) изобретение способов объединения и обобщения этих предложений. Протокольным предложениям приписывались следующие особенности: они выражают чистый чувственный опыт субъекта; они абсолютно достоверны; предложения нейтральны по отношению ко всему остальному знанию; они гносеологически первичны, поскольку именно с установления протокольных предложений начинается процесс познания. Сегодня уже не говорится о полной достоверности и несомненности предложений эмпирического языка, и признают влияние теорий на них. Однако такой язык все же нужен, считают некоторые методологи науки, иначе невозможно сравнивать конкурирующие теории.
Научная теория мыслилась логическими позитивистами в виде пирамиды, в вершине которой находятся основные понятия (величины), определения и постулаты, ниже располагаются предложения, выводимые из постулатов. Вся пирамида опирается на совокупность протокольных предложений, обобщением которых она является. Прогресс науки выражается построением таких пирамид и в последующем слиянии теорий, построенных в некоторых областях науки, в более общие теории вплоть до слияния их в одну универсальную науку.
В этой примитивно-комулятивной модели развития не происходит никаких потерь, каждое протокольное предложение ложится в фундамент науки.
Опираясь на понимание научного знания как описания чувственного данного, в качестве критерия демаркации научного и иного знания была выбрана верификация: предложение научно только в том случае, когда оно сводимо к протокольным предложениям, и его истинность устанавливается наблюдением. Протокольные предложения не нуждаются в верификации, так как представляют чистый чувственный опыт и служат эмпирической базой для верификации всех других предложений. Все остальные предложения языка науки должны быть верифицированы для того, чтобы доказать свою научность.
Хорошо известно, что большая часть научных законов имеет форму общих предложений типа: все тела при нагревании расширяются; тело А при нагревании расширяется; тело В при нагревании расширяется; тело С при нагревании расширяется… Но ведь мы не в состоянии сформировать и проверить бесконечное множество протокольных предложений такого рода. Следовательно, законы науки не верифицируемы и должны быть объявлены бессмысленными. Однако, что это будет за наука, если ее лишить законов?
Логические позитивисты обогатили нарождавшуюся философию науки описанием гипотетико-дедуктивного метода, выявили структуру теорий математического естествознания, дали логические схемы объяснения и предсказания, виды определений научных понятий, описание эмпирических процедур. Все это и ныне входит в арсенал методологии науки.
Однако в целом модель, представленная логическими позитивистами, была искусственна и примитивна, довольно далекой от подлинной науки, она была не свободна от противоречий. Им не удалось выделить в научном знании твердый базис эмпирии, существование которого вытекало бы из их логико-гносеологических предпосылок. Они излишне резко проводили различие между эмпирическим и теоретическим уровнями познания. Они были убежденными сторонниками математизации научного знания.
Дальнейшее развитие философии науки было связано с обращением к историческому развитию науки. Методологические концепции начинают сравнивать не с логическими системами, а с реальными теориями и с историческими процессами возникновения научного знания. И с этого момента на формирование методологических концепций начинает оказывать влияние не символическая логика, а история науки. Соответственно изменяется и проблематика философии науки. Анализ языка и статичных структур уступает место критическому рационализму К.Поппера.
Если логические позитивисты считали единственным законным предметом философии науки логический анализ зрелого научного знания, то К.Поппер, Т.Кун, И.Лакатос, С.Тулмин, П.Фейерабенд, М.Полани обратили внимание на динамику и развитие научного знания. Указанные методологи науки, исследуя динамику науки, опирались не только на историю науки, но и предлагали и даже навязывали ее определенное видение, проводя различие между внутренними и внешними факторами развития науки. У К.Поппера процесс открытия научных законов – это внешний фактор для истории науки, а для М.Малкея и Дж.Гилберта – внутренний. С позиций многих методологов науки психологические и социальные детерминанты принадлежат к внешней истории науки, тогда как для Т.Куна, М.Полани и П.Фейерабенда они частично включаются во внутреннюю историю науки. Для К.Поппера факты – это абсолютная ценность науки, они бесспорны (хотя и конвенциальны), общезначимы и кумулятивны, а для Т.Куна они относительно ценны, необщезначимы, а в целом фактуальное знание некумулятивно.